Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn] - Франсин Риверс

Фрейя попыталась поговорить с Гундридом, но Аномия опередила ее и смогла убедить старого жреца в том, что итог поединка станет для них предсказанием, которое ответит на важные вопросы.

— От того, чем закончится схватка, многое будет зависеть, — сказал Гундрид, не внимая возражениям Фрейи. — Через Рольфа с нами будет говорить сам Тиваз.

— А если Рольф погибнет?

— Он не погибнет.

В отчаянии Фрейя отправилась искать Феофила, надеясь уговорить его уйти из этих мест, пока не поздно. Она разыскала его в лесу; римлянин стоял на коленях, подняв руки к небу. Услышав, как под ногами Фрейи хрустнула ветка, он встал и повернулся к ней.

— Госпожа Фрейя, — сказал он и поклонился ей в знак приветствия.

— Уходи отсюда. Сейчас же.

— Атрет уже сообщил тебе о поединке.

— Мог бы и не говорить. Об этом уже вся деревня шумит. Если ты останешься здесь, то не доживешь до утра.

— Если в Божьей воле, чтобы я умер, я умру.

— А что будет с моим народом? Они тоже умрут из–за твоей гордости? Как далеко нам придется еще уходить в леса по вашей милости? Сколько еще жизней вы заберете, пока не насытитесь и не оставите нас в покое? — Фрейя уже не могла себя сдерживать. — Зачем ты вообще сюда пришел?

— Никто в Риме не знает, что я среди хаттов. Когда я уходил в отставку, Тит предлагал мне поселиться в Галлии или в Британии. Я не сказал ему, куда намерен направиться.

Его слова озадачили Фрейю.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что если я сегодня умру, никто не придет мстить за меня.

Фрейя встревожилась. Он что же, ищет смерти?

— А о моем сыне ты забыл? Он называет тебя своим другом и поклялся защищать тебя. Твоя смерть настроит Атрета против его собственного народа.

Феофил тоже думал об этом и уже поговорил с Атретом. Всю вторую половину дня Феофил молился о нем.

— Атрет сражается не против своего народа, а против тех сил, которые держат вас в рабстве.

Фрейя не поняла его и покачала головой.

— Ты говоришь какими–то загадками. Единственная сила, которая хочет держать нас в рабстве, — это Рим.

— Я говорю вовсе не о силе Рима, госпожа Фрейя.

— Тогда я тебя не понимаю.

— Не уходи, и я все тебе объясню.

— И сколько времени тебе на это понадобится? — спросила она, остерегаясь его.

Феофил протянул руку к манящему солнечному лучу.

— Ровно столько, сколько понадобится, чтобы эта поляна погрузилась в тень. — Час. Только один час. Прошу Тебя, Господи.

Фрейя села посреди залитой солнцем поляны и начала слушать рассказ Феофила о сотворении Богом мира, земли, человека, о том, как в сад проник самый главный обманщик.

Фрейя затрепетала. От рассказа этого человека ее бросило в холодный пот, а сердце неистово заколотилось.

— Я не могу тебя слушать, — произнесла она и встала.

Встал и римлянин, глядя на нее добрыми глазами.

— Почему?

Она сжала в руках украшение, которое висело у нее на груди.

— Ты и есть змей в нашем саду, а вовсе не Тиваз.

— Я не говорил о Тивазе.

— Ты можешь прикрываться любыми словами, но я знаю, что ты говоришь против него.

— Ты трепещешь, моя госпожа.

— Тиваз приказывает мне не слушать тебя.

— В самом деле, потому что Благая Весть об Иисусе Христе сделает тебя свободной.

Фрейя продолжала сжимать в руке свое украшение, и ее пальцы побелели. Она отпрянула от Феофила.

— Сегодня ты умрешь. Тиваз изольет на тебя свой гнев за то, что ты пытался обратить меня против него. — Она повернулась и захотела убежать с этой поляны, подальше от римлянина, но все же заставила себя идти спокойно, с чувством собственного достоинства.

— А если я останусь в живых, госпожа Фрейя? — окликнул ее Феофил, пока она не скрылась за деревьями.

Она обернулась, ее лицо было бледным и напряженным.

— Не останешься.

— Если все же останусь, тогда ты согласишься выслушать меня? Дослушаешь до конца то, что я хочу тебе сказать?

В ней боролись самые противоречивые эмоции.

— Ты просишь меня предать моего бога.

— Я прошу тебя выслушать истину.

— Истину, как ты ее понимаешь.

— Истину, как она есть, моя госпожа. Истину, которая всегда была и всегда будет.

— Я не буду тебя слушать! Не буду! — Фрейя отвернулась и поспешила в лес, поклявшись держаться от этого римлянина как можно дальше.

Закрыв глаза, Феофил поднял голову.

— О Иисус, помоги мне.

Атрет пришел за Феофилом, когда наступили сумерки.

— Я молился, как ты просил, — хмуро сказал он, — но я думаю, что ты будешь с Иисусом еще до восхода солнца.

— Твои слова вселяют в меня надежду, мой друг, — сказал Феофил, сухо засмеявшись.

— Рицпа не будет есть. Она сказала, что будет молиться, пока все это не кончится.

Феофил хотел спросить, где сейчас Фрейя, но промолчал. Он взял свой пояс и надел его, подогнав так, чтобы гладий удобно висел у него сбоку. «Я готов». Ничего больше не сказав, он направился в лес, Атрет пошел рядом с ним. С каждым шагом римлянин обращался с молитвами к небесам.

Возле священной рощи собрались люди. Некоторые уже были навеселе и с его появлением стали выкрикивать оскорбления. Другие не скрывали своей радости, предвкушая его кровавую смерть. Феофил чувствовал, как Атрета по мере приближения к ним охватывала злость. Другие тоже видели это, поэтому собравшиеся притихли.

Юный Рольф стоял рядом с Рудом, его глаза были такими же голубыми и яростными, как у Атрета. Его длинные рыжие волосы были покрыты галеей, кожаным головным убором, а поверх нее он надел металлический шлем, кассис. Руны на шлеме предрекали победу. А еще на шлеме было выведено имя Тиваза. В правой руке Рольф держал длинное и широкое рубящее оружие, которое называлось спата, в левой руке у него был овальный деревянный щит с изображением божества, которому служил этот воин. Там было изображено рогатое двуполое существо, которое в одной руке держало топор, а в другой — косу. Это и был языческий бог хаттов, Тиваз.

Молодость и силы явно были на стороне Рольфа, ума и внимательности ему тоже было не занимать. Держался он высокомерно, его насмешливая улыбка была полна самоуверенности и презрения. Он напоминал Феофилу Атрета в прошлом.

Римлянин почувствовал себя уничтоженным. Он понимал, что думает сейчас о нем Рольф: противник вдвое старше него, с коротким мечом, без щита. Убить его не представит никакого труда.